Переходный период

Дом Наркомфина, построенный в 1928–1930-х годах, — идеальное жилье и по меркам 2021 года. Здесь была столовая, откуда можно было заказать в квартиру доставку, прачечная, свой детский сад, спортзал, парк под окнами, общественная крыша. В общем, все, чтобы освободить его жильцов от рутины и создать из них комьюнити. И все, что нам обещают сегодня застройщики, когда рисуют картинки идеального жилья. Как проект 1920-х годов предвосхитил время и что с годами там пошло не так? Мы побывали в студии Алексея Гинзбурга — внука создателя Дома Моисея Гинзбурга и автора недавней реконструкции Наркомфина — и узнали у него ответы.

После Революции было, действительно, много попыток создания домов-коммун, где люди будут жить не семьями, как в буржуазном обществе, а большими объединениями. Но это была абсолютно утопическая конструкция, которая уже в середине 20-х годов показала свою несостоятельность. Например, Иван Николаев, спроектировавший дом-коммуну на улице Орджоникидзе, после войны сам же переделывал его в студенческое общежитие.

Что такое дом-коммуна? Это комнаты без удобств, практически кельи, большая столовая, общие душевые. По укладу это можно сравнить с монастырем. Но работа конструктивистов, и конкретно автора дома Наркомфина Моисея Гинзбурга, состояла не в этом. Он не пытался создать какой-то коммунистический рай, в котором все забудут про частную собственность и частную жизнь, перестанут сами воспитывать детей и займутся исключительно работой на светлое будущее. И хотя на эту тему существует много мифов, но в книге «Жилище» 1934 года Гинзбург как раз про дома-коммуны пишет в резко негативном тоне, как про средневековую утопию.

Да, конструктивисты пытались создать плавный переход от индивидуалистского буржуазного быта к обобществленному быту будущего. Дом Наркомфина был экспериментальным: там внизу есть двухэтажные квартиры, а наверху — маленькие. Всего больше шести типов квартир, от 37 до 105 квадратных метров. А вокруг — огромное количество общественных пространств. Соотношение примерно 50 на 50. Такого больше нигде почти не бывает.

Потому что они эффективно использовали участок, в них часто уже была встроена какая-то коммунальная инфраструктура. В них были достаточно большие, комфортные квартиры. Некоторые из этих домов следовали мировым трендам, например, Дом Нирнзее, так называемый «дом холостяков». Это коридорный дом гостиничного типа — такие активно строились во второй половине XIX в больших американских городах, в них люди брали квартиры в наем. Кстати, в квартирах дома Нирнзее не было кухонь. Там была домовая кухня и обслуживание, как в гостиничных номерах. Но все-таки это был не отель, а дом.

Если уж мы говорим про Наркомфин, то там во всех квартирах были предусмотрены и санузлы, и кухни (в маленьких квартирах — ниши для кухонь, туда ставили газовые плиты и шкафы). У людей был выбор: живя в собственной квартире, готовить самому, поесть в столовой или заказать еду оттуда на дом. Это абсолютно современный стиль жизни, и поэтому Дом Наркомфина так важен и знаменит как символ, не архитектурный, а философский.

Думаю, понятно, зачем рядом с домом нужна прачечная, спортзал или детский сад. Интересно другое: зачем рядом с домом нужен парк, который высадили во второй половине 30-х, когда строили Садовое кольцо? Это абсолютно точное понимание человеческих потребностей, актуальных и сегодня: современный городской человек хочет наряду с приватной зоной иметь общественные пространства, где он может очень вариабельно проводить время. Это все заложено в программу Дома Наркомфина: и парк, и эксплуатируемая кровля с солярием, и даже широкие коридоры, в которых люди общались. Этот дом был запрограммирован не на то, чтобы создать коммуну, а на то, чтобы создать комьюнити. И эта программа работала с первым поколением жильцов, которые вселились туда в 1930-м году, и даже в 40-е, когда квартиры уплотняли и делали из них коммуналки. Это комьюнити сохранялось и в 90-е, когда дом заняли сквоттеры и художники, и, я уверен, что сейчас то же произойдет с новым — четвертым или пятым — поколением жильцов. Архитектор создает среду, которая помогает людям жить социальной жизнью. (Этим же принципом Алексей руководствовался, когда проектировал кварталы balance — в них тоже множество общественных пространств, чтобы жильцы могли познакомиться — прим. ред.).

Мы еще с детства привыкли, что в одной квартире живет три поколения, соответственно, комфортная квартира должна быть большой. Сейчас в Западной Европе это ушло, и у нас уходит: поколение пожилых людей стремится поселиться не со своими родственниками, а с людьми, с которыми у них общий круг интересов, общие проблемы. И возникло жилье нового типа — не стандартные дома престарелых, а достаточно дорогие проекты. Дети, которые традиционно жили с родителями, теперь часто уезжают в школу-интернат. Все это глобальные изменения, связанные, например, с возрастом, в котором люди заводят детей.

Другая актуальная тема: жилье из недвижимости превращается в сервис. В моем понимании, начало этому было положено уже в таких проектах, как Дом Наркомфина. Люди все легче переезжают, во всем мире увеличивается трудовая миграция, спрос на разные профессии меняется. Поэтому гибкость устройства жилья, то есть возможность перестройки квартир, его компактность и насыщенность необходимой инфраструктурой становятся все более важными.

Ле Корбюзье в свое время выдвинул замечательный лозунг: «Дом — это машина для жилья». Если кто-то хочет жить в родовом замке с традициями, такая возможность есть, а только современные люди, оказывается, хотят жить в доме, где можно, как в машине, заменить один блок на другой.

В Лондоне есть маргинальные социальные дома, в которые страшно зайти. А есть Барбикан, построенный по абсолютно тем же критериям, но при этом безумно модный и дорогой. Тут вопрос в комьюнити, в эксплуатации: огромным жилым комплексом гораздо сложнее управлять, чем старым доходным домом из 60 квартир. Я думаю, нас и без всякого социального жилья ждут сюрпризы с новыми огромными жилыми комплексами. С первыми домами «Донстроя», например. Посмотрите, что будет с «Алыми парусами» лет через 30.

Приведу пример: в Лондоне есть такой дом Isokon — первый модернистский дом, который был построен в 1934 году. Он был невероятно популярным. В нем жили писатели, такие как Агата Кристи; там жили люди из Баухауза, оказавшиеся там по пути в Америку — Вальтер Гропиус, Ласло Мохоли-Надь. Но после войны, уже в 70–80-е годы, он начал маргинализироваться, просто потому что туда стали въезжать другие люди. Этот дом превратился в ад районного масштаба, с попойками и уголовными историями. Потом его выкупили, отреставрировали, как Наркомфин сейчас, в него опять заехали другие люди. Туда водят экскурсии, там есть маленький общественный центр.

Интересный вопрос. Когда в конце XIX — начале XX века у нас происходил быстрый взлет капитализма и строились фабрики, то при них строились общежития для рабочих: их стремились поселить рядом с производством. Поэтому не всё так просто.

Из-за того, что уже не нужно ездить на работу, появляются разнообразные коворкинги. Но зачем нужны коворкинги, если работать можно из дома? Видимо, потому что психологически человек не может находиться только в своей жилой ячейке, откуда он может физически или электронно дотянуться до нужных услуг. Ему становится некомфортно. Человек все равно остается человеком, которому нужно городское пространство. Иначе возникло бы поколение людей, которые просто боятся выйти из квартиры: вот это действительно похоже на антиутопию. Но этого явно не происходит.